Жизнь шла размеренно и плавно. Нам было хорошо вместе, мы ни на день не расставались. А в моих стихах все равно витала грусть. Ну не могу я писать о веселом
69
Ничего не заметила.
Все так же ходила, смеялась, пыль протирала.
Плакала, конечно, но уже не так как раньше,
Не навзрыд, даже весело.
Все больше весила и меньше понимала.
И мороз позабыла тот,
И лицо не в шарф, а в дождливую дрянь укутанное,
И пророчества чисел там всяких, знаков небесных.
Как прихватывало живот,
И бросало в холодный пот. Вот оно…тут оно…
А потом стало отпускать.
Даже письма писать не тянулась рука как раньше.
Всё бумажки эти, слова, всё фломастеры и карандашики.
И тетради эти листать
Так же глупо, как детсадовские воспоминания разворашивать.
Ежедневная суета.
В магазине с тележкой за сыром и полусухим.
На билете в маршрутке числа считать, толкаться и злиться.
Видеть речку с моста
И бояться, что вот сейчас, вот сейчас мост треснет, и упадешь, и никогда не увидишься с ним.
Смски от операторов,
Летуаль, Максидом, Инсити пишут чаще, чем те, кто казались близкими.
Это очень правильно кем-то придумано. Так отрезвляюще просто,
Чтобы не жить обратно,
А только вперед и вперед, зубы стискивая.
Скоро осень, потом декабрь,
И растрепанные косички залезут в тугой пучок на затылке.
Будут новые лица, и может быть воздух не такой удушливый, запах,
И в кафе всяких предпраздничных будут витиеватые крабы,
И все та же полусухого бутылка.
Хотя нет, был все-таки повод для грусти. Это его работа. Работа в инкассации к тому времени нас обоих уже бесила по полной. Во-первых, совершенно непредсказуемый график, с которым даже поход к стоматологу заранее не спланируешь. Во-вторых, постоянные ночные командировки в Москву
А так хотелось, чтобы каждый вечер дома вместе и все выходные вместе..